Знаменитый писатель ушедшего века Эрнест Хемингуэй, оказывается, с детства мечтал стать чемпионом мира по боксу. У его же матери были несколько иные планы: ей очень хотелось, чтобы сын сделал карьеру оперного певца. Однако занятия музыкой не прельщали юного Эрнеста, и музыкальная комната использовалась явно не по назначению – Эрнест облюбовал ее для боксерских поединков со школьными приятелями. Родители в конце концов смирились с подобным «кощунством» и попросту закрывали на это глаза.

  Когда юный Хемингуэй появился в боксёрской секции, ему в первый же день тренировок разбили нос. Эрнест рассказывал другу:

– Я понял, что мне придётся туго, как только увидел его глаза.

– Ты боялся?

– Конечно. Он мог выбить из меня душу.

– Зачем же ты дрался с ним?

– Потому что я не был трусом.

  Школьный приятель Эрнеста вспоминал, что ещё мальчишкой тот иногда зарабатывал пять долларов, предлагая себя в качестве спарринг-партнера. И плевать ему было на весовую категорию!

  С того времени бокс стал если и не главной, то, безусловно, очень большой любовью будущего писателя. «Необходимо, совершенно необходимо хоть несколько раз в году увидеть хороший бой, – считал он. – А если долго не ходишь на бокс, в конце концов приучишься киснуть дома».

  Хемингуэй как-то сказал, что в своей жизни любил «три континента, несколько самолётов и кораблей, океаны, своих сестёр и жён, жизнь и смерть, утро и полдень, вечер, ночь, постель, бокс, плавание, бейсбол, стрельбу, рыбную ловлю, любил читать и писать и все хорошие книги». Ему всегда было необыкновенно важно чувствовать свою причастность ко всему, что происходит: «Если ты, чёрт возьми, честен, то во всем происходящем есть и твоя вина».

  Следуя этой философии, Хемингуэй уходит добровольцем на фронт, где получает тяжёлые ранения, стоившие ему карьеры боксёра. А случись по-другому – и человечество лишилось бы лауреата Нобелевской премии. Да-да, Хемингуэю всё-таки удалось стать чемпионом, но не в боксе, а в литературе. Хотя и писательской деятельностью он занимался, словно в ринг выходил.

  «Я начал очень скромно и побил господина Тургенева. Затем – это стоило большого труда – я побил господина де Мопассана. С господином Стендалем у меня дважды была ничья, но, кажется, в последнем раунде я выиграл по очкам».

  В начале своей писательской карьеры Хемингуэй мечтал написать выдающуюся «вещицу этак на восемь раундов». «Выиграю восьмираундовую встречу, и я в полуфинале, – рассуждал он. – Ну а потом уж, когда я пробьюсь на большую арену и очищу самые тугие кошельки Соединённых Штатов, куплю себе яхту, дом на тропическом острове и займусь рыбной ловлей». Такая вот жизненная программа, частью которой был и бокс. Причём, не только символический, в литературе, но и самый что ни на есть реальный.

  После тяжёлого фронтового ранения Эрнест не мог больше заниматься боксом серьёзно, однако активно участвовал в любительских боях, общался с боксёрами-профи, писал статьи о боксе для популярных журналов. У Хемингуэя было своё видение журнала: он был убежден, что, по крайней мере, одна треть написанного должна быть вызывающей, а бокс считал именно такой вызывающей темой. Уж не потому ли писатель, сам любящий эпатировать публику, выбрал в качестве хобби именно бокс?

  В бытность свою в Париже молодой Хемингуэй любил боксировать с собратьями по перу. Излюбленным местом тренировок молодых литераторов был Американский клуб, в котором и произошёл однажды чрезвычайно курьёзный случай. Придя сюда, Эрнест с приятелем Морли принялись боксировать. Последний, хорошо изучивший стиль Хемингуэя, выработал определённый порядок действий. Быстро передвигаясь по рингу, он вынуждал противника атаковать первым. Эрнест, также понявший замысел соперника, осторожничал и выжидал удобного случая, чтобы влепить как следует. Но когда он наконец попытался нанести длинный удар левой, Морли увернулся и с шагом вперед нанёс левый встречный. Хемингуэя сердило, что его опередили. Это случалось и прежде. Бокс есть бокс! Эрнест проводил языком по губам, слизывая кровь. После очередного пропущенного удара, чувствуя, что проигрывает, он разозлился ещё сильнее. И тут случилось неожиданное. Хемингуэй… плюнул кровью, которой был полон рот, прямо в лицо своему сопернику. У того от недоумения опустились руки. Он побледнел и стоял потрясённый, не зная, что предпринять. Плюнуть в лицо – значит, нанести другому человеку страшное оскорбление. Напряжённая минута – бывшие(?) приятели испепеляют друг друга взглядами.

– Так поступают раненые тореадоры. У них это способ выразить презрение, – напыщенно произнес Хемингуэй. И вдруг улыбнулся, несколько охладив этим гнев приятеля. Судя по всему, Эрнест был настроен дружелюбно, как всегда. Рассматривая Морли с видом знатока, он добавил:

– По-настоящему, вы боксёр полутяжёлого веса. Такова ваша конституция. А раньше я думал, что у вас просто излишний жир.

  Морли, зная про свои 25 фунтов лишнего веса, всё же согласился с этим спорным утверждением.

  Итак, примирение состоялось, и Хемингуэй предложил приятелю пойти к «Фальстафу» – в английский бар, принадлежащий его приятелю Джимми, англичанину и в прошлом спортсмену – профессиональному боксёру полутяжёлого веса.

  Бар был почти пуст. Джимми, увидев в руке Эрнеста сумку с боксёрскими перчатками и самих друзей, чистых, с мокрыми волосами, как и подобает людям, хорошо потренировавшимся, а потом принявшим душ, расплылся в понимающей улыбке:

– Небось, боксировали?

  Эрнест, засияв, дотронулся до своей распухшей губы, слегка оттянул ее вниз и показал старому боксёру. При этом он сказал:

– Пока Морли в состоянии разбивать мне губы подобным образом, я буду считать его своим большим другом.

  Все посмеялись. Но Хемингуэй действительно был настроен очень хорошо и весело. Можно было подумать, что его отличному настроению и разговорчивости способствуют именно разбитые и распухшие губы. Он говорил о том, как замечательно дрался когда-то хозяин бара Джимми. Настоял, чтобы тот выпил с ними виски. А приятель-писатель Морли Каллагэн, которому Хемингуэй плюнул в лицо, впоследствии вспоминал, что никогда прежде не испытывал к Эрнесту подобных, прямо-таки родственных чувств.

  Позднее Хемингуэй и Каллагэн провели в Париже бой, о котором в среде литераторов вспоминали долго. Рефери этого поединка был другой небезызвестный писатель – Скотт Фицджеральд. Предполагалось 3 или 4 раунда по две минуты каждый. Хемингуэй был выше и тяжелее, Каллагэн, соответственно, ниже и казался полным и рыхлым (о чём читатели уже знают). Скотт был уверен, что Хемингуэю достаточно будет нескольких минут, чтобы нокаутировать Каллагэна.

  Однако с первого раунда всё пошло совсем не так: Каллагэн сыпал ударами, прижав Хемингуэя к канатам. Хемингуэй тяжело дышал и выглядел гораздо хуже обычного. Скорой победы, которой ожидал Фицджеральд, не произошло. Обалдев от происходящего, он даже забыл объявить об окончании раунда. В итоге рефери так и не смог решить, кто же выиграл этот бой.

  По версии Хемингуэя, всю предыдущую ночь он пил напропалую, а перед матчем принял для бодрости ещё три порции виски, отчего его и подвело дыхание.

  Бывали ситуации и посерьёзнее, примером чему может служить случай, описанный далее.

  На Зимнем велодроме в Париже еженедельно проходили боксёрские поединки. В один прекрасный день к приятелю Хемингуэя Чарли Нортону в перерыве между поединками подошёл крайне неприятный субъект (Чарли смутно помнил, что между ними когда-то был конфликт). По-видимому, он был секундантом, так как держал в руке мокрую губку. Чарли рассеянно протянул руку для приветствия, однако здороваться с ним явно не собирались. Вместо этого задира ткнул в лицо Нортону пресловутую губку и разразился отборнейшей бранью. Толпе эта выходка пришлась по вкусу. Для них это была комедия в стиле Чарли Чаплина. Нортон вскочил, стараясь выхватить у обидчика губку. И тут же его схватили двое других парней. Трое на одного! «У меня было немало знакомых среди людей, сидевших в первом ряду, – вспоминал впоследствии Нортон, – но как вы думаете, кто был тот единственный, кто пришёл ко мне на помощь? Совершенно верно! Месье Хемингуэй».

  Хемингуэй возник неизвестно откуда, и на его лице была улыбка. Но он пришёл явно не для того, чтобы шутки шутить, а схватил двух нападающих за руки и оттащил от Нортона, будто маленьких детей.

– Бери Губку, – сказал он, – а я этими сопляками займусь. («Губкой» Хемингуэй сходу окрестил обидчика приятеля).

  После того как босяки понесли заслуженное наказание, он исчез так же таинственно, как и появился. К удивлению Нортона, Хемингуэй вернулся в конце боксёрского вечера, поскольку, зная местные нравы, предполагал, что на этом приключения могут не окончиться, и хотел, как он выразился, «прикрыть тылы при уходе».

  Первая жена писателя Хедли Хемингуэй Моурер вспоминает: «Эрнест всегда был готов защищать людей…Я думаю, ему хотелось, чтобы в нём видели защитника».

  Однако рассказывать о себе Хемингуэй не любил. Когда его спрашивали, как продвигается очередная книга, он обычно отвечал, что ещё долго намерен защищать свой титул. Так было и в реальной жизни. Разговорить его было практически невозможно. Удивительная скромность для человека, постоянно испытывающего себя на прочность!

  Однажды Хемингуэю пришлось четверо суток бороться со стихией в открытом море, без сна, пресной воды, питаясь исключительно сырой рыбой. Дело было на одном из тропических островов, которыми он грезил в начале своей писательской карьеры. Там, кстати, произошёл интереснейший в своём роде боксёрский поединок.

  Сначала краткая предыстория этого боя. Хемингуэй считался чемпионом острова по боксу, и лишь немногие осмеливались бросить ему вызов. «Перебив» всех соперников, Хэм начал испытывать в спарринг-партнерах явный дефицит. Поэтому назначил премию в размере десяти фунтов тому, кто выстоит против него хотя бы два раунда. И такой смельчак нашёлся как раз по возвращении Хемингуэя из уже упомянутого бурного плавания по морю.

  К Эрнесту, сидевшему с приятелями в баре, подошёл туземец. По всем признакам, он был важной персоной на острове. В шёлковом цилиндре и во фраке. Вопрос, какой галстук надеть, он разрешил с большим тактом, явившись вообще без оного. Собственно, на нём и рубашки-то не было. Босые ступни были, как и полагается, черны.

  На втором туземце не было ничего, кроме спортивных красных трусов. Но зато какое сложение! Он выглядел как нечто среднее между Максом Бэром и Джо Луисом. Росту в нём было приблизительно шесть футов два дюйма (ок. 188 см), а длинные руки свисали почти до колен. Дистанция удара хоть куда! И при каждом движении было видно, как подрагивают, извиваясь, словно змея, продолговатые эластичные мышцы. У него была походка тигра, а выглядел не старше двадцати одного года.

  Приблизившись к столику, обладатель цилиндра изящным движением снял его с головы и, сплющив, прижал к груди.

– Моё почтение, джентльмены, – сказал он. – Мне поручено передать вам вызов мистера Дизраэли.

  Эрнест поклонился в ответ.

– Ладно, – сказал он, – доставайте перчатки и готовьте ринг. Ещё пару стаканчиков выпью и приду.

  Ни на какие уговоры приятелей о том, чтобы перенести бой, Хемингуэй не поддался. Этот упрямец, за четверо суток не сомкнувший глаз, теперь хотел драться с тем, кто был моложе его (на тот момент писателю уже исполнилось 35 лет) и крупнее. Вдобавок, будучи нетрезвым и на полный желудок. Однако и в боксе, и в литературе Хемингуэй всегда принимал решения сам.

– Ты будешь хронометристом и судьей, – сказал Эрнест приятелю. – Много работать тебе не придётся. Не считай слишком быстро, когда надо будет объявить его выбывшим из состязания. Я обычно растягиваю счёт. И не вздумай растаскивать нас, если мы войдём в клинч. Можешь ненароком схлопотать. Если он меня укусит, не дисквалифицируй его. Лучше я сам укушу его в ответ. Внимательно следи за временем и по прошествии трёх минут сразу же звони в колокольчик. Если после двух раундов парень все ещё будет держаться на ногах, победа за ним.

– До чего же самоуверен! – думал приятель. – Даже мысли не допускает, что может проиграть. Что бокс, что литература! Проиграв в первом раунде, обязательно выдаст нокаут во втором.

  Хемингуэй протянул будущему рефери десять долларов.

– Это мне за работу? – съязвил тот.

– Приз проигравшего, – ответил нахал Эрнест с самым невозмутимым видом. – Сунь ему сразу же после встречи.

  Поглазеть на бой пришли, должно быть, все обитатели острова. Они стояли, образуя кольцо. Передние – так сказать, первый ряд – крепко взявшись за руки, сдерживали напор задних. Это практиковалось в старые времена в Англии, когда только зарождался профессиональный бокс. Наверное, потому-то современные квадратные площадки для бокса по-прежнему называются «рингами», то есть «кольцами».

  На глаз, размер ринга был правильным, хотя размеры его, разумеется, могли меняться, поскольку никаких канатов, кроме рук туземцев, не было.

  Пока участники состязания и рефери протискивались сквозь восторженно ревущую толпу, стало очевидно, что фаворит здесь, безусловно, Папа (так на острове величали Хемингуэя). Подобным образом приветствуют надежду родного города, перед тем как он выйдет защищать честь своего клуба. И видно было, что всё это ему очень нравится. Хемингуэй был похож на выходящего в ринг Демпси, только грудь у него была поволосатей и брюшко покруглей.

  Когда боксёры объявили о своей готовности, рефери пригласил их на середину ринга, чтобы, как полагается, дать инструкции, но оба участника остались стоять по своим углам.

– У нас свои правила, – сказал Хемингуэй. – Позвони в колокольчик и отойди в сторонку.

  Рефери объявил, что поединок проводится за звание чемпиона Бимини, после чего взглянул на часы и позвонил в колокольчик. При его звуке великан Дизраэли вылетел из своего угла, как разъярённый носорог. Кулаки его мелькали в воздухе, и было совершенно очевидно, что он способен быка свалить хоть правой, хоть левой рукой. Вмажет один раз – и «Старик с моря» снова потерпит кораблекрушение. Но удары сыпались мимо. Папа каждый раз заставлял его промахнуться. Он грациозно отклонялся то в одну, то в другую сторону вроде тореадоров, которых так любил описывать в своих книгах. Каждый раз, когда казалось, что ему крышка, оказывалось, что ничего подобного – жив курилка! Просто непостижимо, как мог человек его размеров передвигаться с такой быстротой по мельчайшему песку, да ещё и имея металлическую коленную чашечку. Раунд подходил к концу, но рефери боялся взглянуть на часы, чтобы ненароком не схлопотать.

  До сих пор Хемингуэй ещё ни разу не ударил противника. Первые две минуты он только увёртывался. Претендент в очередной раз бросился на чемпиона, и на этот раз ему удалось кинуть Папу на живые канаты, после чего он размахнулся правой рукой с такой страшной силой, что, казалось, голова Эрнеста слетела бы с плеч, придись удар по назначению. Но в том-то и дело, что не пришёлся. Папа нырнул, а вместо него свалились с копыт два «столба» из живой ограды ринга.

  Рефери не знал, что ему надлежит делать. Зрители, однако, знали. Из толпы выдвинулись два новых «столба», заступив место павших, сомкнули руки, и канат, ограждающий ринг, снова оказался в целости. Наверное, такое случалось и раньше.

  Раунд, наконец, закончился. Боксёры не разошлись по своим углам. Собственно говоря, и углов-то не было. Они просто легли на песок.

  Из бара пришёл один из официантов и присел рядом с Хемингуэем. Повадки у него были явно секундантские. Он дал Эрнесту бутылку с водой прополоскать рот, как принято у профессионалов. У рефери горло пересохло не меньше. Схватив бутылку, он сделал большой глоток и… чуть не отдал Богу душу. Это было виски со льдом! Неудивительно, что Хемингуэй его не выплюнул. Однако молодой противник уже был на ногах и боксировал с воображаемым соперником. Лишняя минута боя не помешала ему молниеносно восстановиться. Дизраэли даже дышал почти ровно, а Папа лежал навзничь, и его живот тяжело вздымался. Со стороны казалось, что он спит. Однако через мгновение он уже был на ногах и принял боевую стойку.

– И надо было ему лезть в литературу, – подумал приятель-рефери. – Мог бы стать чемпионом мира. А потом открыл бы бар, как и прочие чемпионы.

  Как только рефери зазвонил в колокольчик, объявляя начало второго раунда, все как будто оказались в эпицентре бури. Чернокожий боксёр чуял победу. Его удары летели на Папу со всех сторон. Рефери уже готовился к тому моменту, когда придется провозгласить: «Победителем и новым чемпионом стал…»

  Бой приближался к своей кульминации. И она наступила. Но совсем не та, которой можно было ожидать. Левая рука белого боксёра с быстротой молнии прочертила воздух, и…претендент рухнул на песок.

  Видели ли вы, как падает бык при последнем ударе, направленном прямо в сердце? Вот так же упал и туземец, медленно-медленно, словно устав.

  Считать не было необходимости. Однако рефери всё же посчитал. Замедленно, по-чикагски. Но поверженный боец даже не шелохнулся. Белый выиграл нокаутом в первые десять секунд второго раунда. Рефери взял его ручищу, по всем правилам поднял кверху и провозгласил:

– Победитель и по-прежнему чемпион – Папа!

– Кончай с этим и пошли в бар, – сказал чемпион.

  Пойти в другое место нельзя было при всём желании. В одно мгновение от ринга не осталось и следа: все перемешались между собой и ринулись в бар. На поклонников бокса они походили мало. Скорее, на толпу мальчишек, вырвавшихся из школы. И самым неистовым мальчишкой среди них был Хемингуэй. Он демонстрировал, как увернулся от «того удара справа», а четыре бармена разносили в это время прохладительные напитки. Сам Эрнест пил напиток явно не прохладительный.

  Вошёл проигравший. Его встретили бурными аплодисментами и, расступившись, расчистили проход к стойке. Он ещё был нетверд в ногах, но заказал себе безалкогольное пиво. Как и было условлено, рефери дал ему десять долларов. Дизраэли вежливо поблагодарил.

– Скажите на милость, – сказал он. – Как же это могло произойти?

– Ты забыл пригнуться, – пояснил Хемингуэй.

  Приятелям Эрнеста страшно понравилось, как этот огромный детина произнёс: «Скажите на милость!», а затем стал потягивать через соломинку безалкогольное пиво. Бывший рефери подумал о том, что не так уж непрошибаем этот великан. Когда видишь парня, потерявшего сознание после того, как его хорошенько стукнули, он уже не кажется непрошибаемым. И даже начинаешь злиться на того, кто его звезданул.

  Эрнест, по-видимому, прочитал мысли приятеля.

– Как тебе понравилась схватка? – поинтересовался он.

– Очень уж однобокая, – ответил тот. – И с налётом садизма. Зачем тебе понадобилось бить этого несмышлёныша с такой силой?

  Друг был уверен, что уж это замечание наверняка возмутит Эрнеста. Но Хемингуэй не возмутился. Обняв приятеля за плечи, он прошептал ему в самое ухо:

– Ставлю тысячу долларов против твоей сотни, что ты не выстоишь против него два раунда вот сейчас.

  Тот оглянулся на проигравшего и решил, что вряд ли стоит рисковать даже за такие деньги. Вслух же сказал:

– Не мели вздор!

– Ну, мне пора соснуть, – зевнул Хемингуэй и направился в гостиницу. Было около полудня, а не видели его после этого весь день и всю ночь – после перипетий последних дней он проспал восемнадцать часов подряд…

  Яркой и сильной личностью был «большой парень» Эрнест Хемингуэй в спорте. Таким же он был в творчестве и в жизни. Отношение к Хемингуэю – и к писателю, и к человеку – всегда было неоднозначным: от восторга и преклонения до полного неприятия. Обо всём этом можно спорить… Но несомненно одно: бокс, спорт сильных и мужественных, сыграл в его жизни далеко не последнюю роль...

Елена Радзевич,
Журнал РИНГ №8 2006 

 vRINGe.com