Я люблю бить людей. Правда. Все эти знаменитости до смерти боятся, что кто-то вдруг бросится на них. А я хочу, чтобы на меня нападали. Никакого оружия. Я и он. Я люблю бить людей и я люблю бить их сильно.

  Я такой же, как вы. Мне нравятся запретные плоды. Мне кажется, что это не по-американски: не встречаться с женщинами, не быть рядом с самой красивой женщиной в городе, не позволять ей сосать твой член. Я всегда говорил одно и то же: все в этой стране гребаные лжецы. Нам говорят: делайте то, не делайте это, но в какой-то момент мы понимаем, что все мы просто люди, а Майкл Джордан изменяет своей жене так же, как все мы изменяем своим чертовым женам. Так или иначе, эмоционально, физически или все сразу.

  Иногда мне кажется, что я несовместим с этим обществом, потому что вокруг одни долбаные лицемеры. Все только и говорят, что верят в Господа, но всё, что они делают, они делают иначе, чем Господь. Как вы думаете, если бы Иисус сидел бы здесь, между нами, он бы говорил со мной о любви? Вы думаете, Иисус любит меня?

  Я мусульманин. Я думаю, Иисус просто выпил бы со мной и сказал: «Ты зачем себя так ведешь?» Он был бы очень крут. И мы бы просто поговорили. Ни один из христиан до сих пор не говорил со мной по душам. Они швыряли меня в тюрьмы, писали про меня плохие статьи, а потом шли на воскресную службу и говорили: «Да, Иисус прекрасен, он придет, чтобы спасти всех нас». Но они даже не понимают, что в тот день, когда он сойдет на землю, эти сумасшедшие грязные жадные капиталисты вновь соберутся для того, чтобы убить его.

  Когда вы видите, как я пробиваю чей-то череп, вам ведь это нравится?

  Настоящая свобода — это не иметь ничего. Я был куда свободнее, когда у меня не было ни цента. Знаете, что я делал? Я надевал лыжную шапку, старое тряпье и шел на улицу просить мелочь.

  Когда я дерусь с кем-то, я хочу взять его волю. Я хочу взять его отвагу. Я хочу вырвать его сердце и показать ему, как оно выглядит.

  Когда-то я сдуюсь. Моя жизнь предрешена — так уж задумано. У меня нет будущего. Мне не нравится мой внешний вид и то, как я веду себя с людьми, то, как я веду себя в компании. Я никогда уже не буду той частью общества, какой должен был стать.

  Я всегда стараюсь бить по кончику носа, потому что я хочу загнать кость в самый мозг.

  Все эти герои, все эти мальчики-колокольчики, у которых все чисто и бело, — если бы им вдруг довелось пройти через то, через что прошел я, они бы себе пустили пулю в рот. У них нет такого сердца, какое есть у меня. Я жил в таких местах, где бы они даже не остановились посрать.

  Я бы мог собрать полный Мэдисон Сквер Гарден просто мастурбируя.

  Чтоб вы знали, я псих. Но я не такой псих, как вы думаете. Я могу захотеть потрахаться в совершенно безумном месте, но я никого не хочу убивать, насиловать или увечить.

  Я не мать Тереза. Но я и не Чарльз Мэнсон.

  Обычно я не даю интервью женщинам, кроме тех случаев, когда хочу их трахнуть.

  Я слушаю всех, у кого есть власть. Даже если у них плохая репутация.

  Я счастлив, что я не фуфло. Всё, что я делаю, чуваки, можно назвать как угодно, но только не фуфлом.

  Когда я вышел из тюрьмы, мне ничего не хотелось. Кроме ванны. Я тер себя так сильно, что у меня чуть кожа с рожи не слезла. Я хотел смыть всю эту гребаную грязь. Там, где я тер особенно сильно, у меня даже появились шрамы. А моя женщина сказала: «Чувак, не три так сильно».

  Я знаю, как тяжело быть женщиной.

  Это невероятно. Когда я вернулся домой из тюрьмы, я увидел эти чертовски огромные коробки из-под бананов. Вначале я подумал, что это просто мусор, но это были 20 или 30 коробок, целиком забитые книгами. И я подумал: «Господи, это же невероятно, что вся эта информация хранится сейчас в моей голове». Сейчас для меня совершенно очевидно, что самое большое влияние на человека оказывают книги, которые он прочел, и люди, которых он встретил. Вот, что братья и сестры должны знать про книги: самое важное понимать прочитанное правильно. Хорошо уметь читать, но очень плохо уметь читать и не уметь понимать прочитанное.

  Каждый раз революция начинается с того, что кто-то читает книгу о революции.

  Я мечтатель. Я мечтаю добраться до звезд. Но если я упускаю звезду, я всё равно загребаю полную пригоршню облаков.

  Даже несмотря на то, что этот чувак Хемингуэй был фашистом и грязной расистской свиньей, но был прав в одном. Он сказал одну штуку, которая серьезно завалилась мне в голову: мужчину нельзя победить, только убить. Он был прав. До тех пор пока мы упорны и несгибаемы, мы получаем то, чего хотим. Нас нельзя победить. Со мной — другое дело, но это то, во что я верю. Еще одна штука, от которой мне сносит голову, — это время. Время не будет ждать вас. Время — как книга. У него есть начало, середина и конец. Сейчас я говорю с вами, вы когда-то говорили с кучей ребят, которых уже нет. Это круг! Если вы, конечно, понимаете, о чем я.

  Я был в гостях у Уитни Хьюстон. У нее офигительный дом. Она сказала: «Тебе тоже нужен хороший дом. Что толку иметь славу, но не иметь богатства?» И я подумал: «Господи, иметь славу, но не иметь богатства — это же как быть дураком». Многие чуваки здесь и там гремят на всю страну и делают разные штуки, но они все на нуле. А некоторые вообще голодают. И это здесь, в Голливуде!

  Нельзя просто так тратить деньги. Надо копить их и расслабиться. Деньги — это как наживка, деньги нельзя просто так тратить. Деньги — как червяки. Когда ты поймал рыбу на червя, ты снимаешь рыбу с крючка, вытаскиваешь у нее изо рта червяка и насаживаешь обратно на крючок. Деньги — это наживка.

  Я буду драться с кем угодно. С Кличко или с тем другим парнем — Владимиром — как его там? — Брюстером. На самом деле я не знаю и половины имен всех этих супертяжей. Они приходят ниоткуда и уходят туда же.

  Однажды я проснулся и обнаружил, что Юлий — мой самый любимый голубь — умер. Я был опустошен. Я решил, что буду использовать его шесток как биту для стикбола (уличный бейсбол, где битой может выступать практически любая вещь. — Esquire). Это был мой способ воздать ему почести. Я оставил шесток на крыльце и пошел в дом взять инструменты. Когда я вернулся, я увидел, как мусорщик кладет шесток в свою дробилку. Я схватил его и дал в лоб правой. Он свалился на асфальт и потом долго дергался, как припадочный.

  В мире девять миллионов людей, которые ненавидят меня до трясучки, когда я появляюсь на ринге. Большинство из них — белые. Это ништяк. Пусть только правильно пишут мое имя.

  Иногда я даже не знаю, кто я, черт возьми. Мать говорила, что мой отец Джимми Киркпатрик, но в свидетельстве о рождении написано — Перселл Тайсон. Это очень странное чувство: в 38 лет заглянуть в паспорт только для того, чтобы узнать, кем был твой отец.

  Что-то я стал покупать слишком много «Бентли».

  Когда-то я был большим приверженцем хаоса.

  Я говорил с имамом, я говорил с ребе, я говорил со священником, я говорил с преподобным — я говорил со всеми. Но я вовсе не хочу быть святее святого. Я хочу помогать людям и время от времени заниматься сексом.

  Я нигер. Я огромный, сильный нигер, который вырубает людей к е...ной матери и рвет их на маленькие дерьмовые кусочки.

  Страх — твой лучший друг и твой злейший враг. Это как огонь. Ты контролируешь огонь — и ты можешь готовить на нем. Ты теряешь над ним контроль — и он спалит всё вокруг и убьет тебя. Если ты контролируешь страх — это помогает тебе собраться внутренне — как в ту минуту, когда ты на охоте и вдруг на опушку выбегает олень.

  Смерть никогда не сравнится с жизнью. Нет ни одного примера, чтобы смерть была лучше, чем жизнь. Пока ты живешь, ты должен жить.

  Меня называют насильником и затворником. Я не затворник.

  Антидепрессанты мне нужны только для того, чтобы удержать в себе желание убить вас всех.

  У меня и таких же, как я, ребят нет никаких психических проблем — только эмоциональные.

  Наверное, я должен быть счастлив, что до сих пор жив.

  Всё сейчас в тумане. Сейчас — после того, как я был Мистером Тайсоном, крупной шишкой. Облака сгустились, все отвернулись. Кто-то ушел, кого-то я погнал. Вся моя семья уже в другом мире. У меня никого нет. Когда вы будете печатать это интервью, потрудитесь указать там, что я самый глупый боксер за всю историю бокса.

  Сегодня я Майк Тайсон. Я собираюсь всегда оставаться Майком Тайсоном.

  Траву надо легализовать. Точняк. Это же дар господний.

  Травой надо делиться.

  Я собираюсь всегда жить в борьбе — так или иначе.

  Я нормальный. И немного самоуверенный.

  Большинство людей относятся к себе плохо. Я счастлив от того, что безумно влюблен в себя. А люди от этого только сильнее меня ненавидят.

  У каждого человека есть какие-то планы — до тех пор пока он не получит по голове.

  Я не понимаю тех людей, которые хотят избавить города от голубей. Ни один голубь еще никогда никого пальцем не тронул.

  Сейчас я уже не тот человек, каким был тогда, когда откусил тому чуваку ухо.

  Я никогда не буду счастлив. Уверен, что умру в одиночестве. Я бы хотел так. Я прожил в одиночестве всю жизнь — вместе со своими секретами и болью.

  Я здорово потерялся, но я пытаюсь найти себя.

  Самая большая моя слабость — моя чуткость. Я слишком чуткий чувак.

  Рано или поздно появится такой боксер, который будет управлять банком. Вы понимаете, о чем я?

  Когда я сидел в тюрьме, я был завален всеми этими пухлыми книжками. Толстой — крутой чувак. Этого чувака должен читать каждый.

  Люди раздули из меня бог весть что.

  Нужно понять одну штуку. Есть распространенное мнение, что я животное. Неодомашненное, конечно. Но несмотря на все те странные вещи, которые я сделал, я довольно разумен. Но всем проще думать, что я безумный глупец, просто потому, что в это им проще и удобнее поверить.

  Секс больше не на первом месте моего хит-парада. Я сожалею обо всех сексуальных завоеваниях молодости. Всё кончено — теперь мною не испугаешь не белых, ни черных.

  Я не про то, чтобы болтать. Вы знаете, что я делаю. Я пакую чуваков в мешки для трупов.

                                                                                                                  Записал Роберт Джонсон
                                                                                                                  Фото Д. Х. Стюарт / CPI Syndication